Какие только слухи не ходили по городу, и мне десятки раз и лично, и по телефону приходилось объяснять людям, что вы живы и вот-вот появитесь на работе. Вот в такой нервной обстановке нам пришлось работать в ваше отсутствие. — И тут, несколько замявшись, он перешел к тому, ради чего и затеял этот разговор: — И вот теперь, когда мы видим вас в здравии и радуемся вашему возвращению в строй, надеясь, что ваша душа хоть немного успокоилась, мы узнаем, что вы бы хотели вновь вернуться к делу об убийстве вашей жены. Конечно, поймите меня правильно, вы вольны этого требовать, но это может худшим образом отразиться на вашем здоровье, на вашей работе, не говоря уже о том, что вновь всколыхнется общественное мнение, начнутся нежелательные пересуды, слухи. Неизвестно, чего вы добьетесь, а шума будет много, это уж точно… Так что, уважаемый Амирхан Даутович, я думаю, что вашу просьбу о пересмотре дела вряд ли поддержат и поймут. Но это, так сказать, мое личное мнение, и, пожалуйста, не сочтите этот товарищеский разговор как вмешательство в вашу личную жизнь и тем более в компетенцию прокурора.
Амирхан Даутович слушал молча, не перебивая, — он сразу понял, что завотделом говорит по чьему-то поручению, это чувствовалось, он тяготился возложенной на него миссией. Может, он говорил вполне искренне, и логика в его рассуждениях была, но он ведь не знал и доли того, что знал об этом деле прокурор. Может, он даже допускал мысль, что Анвар Бекходжаев, проходивший по делу свидетелем, и достоин какого-то наказания, но как человек, привыкший мерить общими категориями, а не частными, нисходящими до каждой отдельной судьбы, считал, что ради этого не стоит вновь будоражить общественность и признавать за судебным процессом и решением какие-то ошибки.
Амирхан Даутович понимал: запущен пробный шар, разговор этот затеян как предупреждение, как зондаж его настроения и духа. Понял он и то, что письмо его не вышло за пределы области и зря он дожидался звонка прокурора республики. Ни о письме, ни о том, кто же стоит за этим разговором, Амирхан Даутович спрашивать заведующего отделом не стал. Поблагодарив за заботу о своем здоровье, за память о Ларисе Павловне, Амирхан Даутович, ничего не ответив по существу, откланялся. Но и заведующий не был так прост и вряд ли ему доверили бы столь деликатную миссию, если бы он не обладал проницательностью: он тоже понял, что прокурор от задуманного не отступится.
Разговор в обкоме Амирхан Даутович принял к сведению, уяснив, что писать снова в Ташкент не следует: через месяц там было назначено крупное совещание — вот тогда-то он выберет момент и попросит аудиенции у прокурора республики. К этой встрече он должен был подготовиться и, может быть, пойти на нее вместе с капитаном Джураевым.
Готовясь к встрече с прокурором республики, Азларханов попытался четче определить круг прямых родственников Суюна Бекходжаева, занимавших в области большие посты, если дело на доследование заберут в столицу. О том, какое тут может оказываться давление, такой список говорил бы достаточно красноречиво. Двух сестер Суюна Бекходжаева, под фамилиями мужей, Амирхан Даутович установил сам, но из братьев на номенклатурных должностях обкома пребывали только двое Бекходжаевых. Пришлось прокурору обратиться к людям, которым он доверял, и тут же отыскались остальные четыре брата депутата, но уже под другой фамилией.
Поразительный факт для человека, не знающего тонкостей Востока: здесь единокровные братья и сестры могут носить разные фамилии — скажем, отца или деда; может случиться, да и случается частенько, что, жалуясь на какого-нибудь чинушу, бюрократа, мздоимца, обращаешься к его родному брату или сестре, только фамилия чинуши повторяет фамилию отца, а фамилия брата образована от имени того же отца. Кроме братьев и сестер Суюна Бекходжаева, три его старших сына, родные братья "свидетеля" Анвара Бекходжаева, тоже занимали высокие посты в области и районе. Внушительный список составил Амирхан Даутович — этот клан и без помощи извне мог одолеть любую преграду и свалить кого угодно. А кроме того, ведь была еще ближняя и дальняя родня, да и просто преданные люди, обязанные чем-нибудь Суюну Бекходжаеву.
Утвердившись в мысли, что через месяц он непременно попадет на прием к прокурору республики, Амирхан Даутович успокоился и без суеты стал готовиться к этой встрече. Принятое решение сказалось и на его настроении — он обрел душевное равновесие.
На дворе стояла весна, и он, как прежде, хоть и несколько запоздало в этом году, подолгу копошился у себя в саду. В одно из воскресений вместе с приглашенным в помощь садовником тщательно подстриг кусты живой изгороди, и двор сразу сделался просторнее, принял прежние привычные очертания. Целую неделю после работы он выгребал с лужаек, изо всех углов двора остатки прошлогодней листвы, и казавшиеся безвозвратно запущенными английские лужайки удалось привести в приличный вид. Работы в саду и в осиротевшем доме оказалось так много, что ему не хватало ни суббот, ни воскресений, ни долгих весенних вечеров, но занятия эти не тяготили его, наоборот, наполнили жизнь каким-то смыслом. Обрезая погибшие за зиму плети в винограднике, ладя новые опоры для молодых побегов, Амирхан Даутович, конечно, нет-нет да и возвращался мыслями к предстоящей встрече в Ташкенте, к последнему шансу добиться справедливости.
Конечно, в своих планах он просчитывал, как в шахматах, различные варианты, думал о том, что могут предпринять против него Бекходжаевы. Ему было яснее ясного, что они постараются обязательно, любым способом дискредитировать его — это верняковый, многократно подтвержденный жизнью путь против тех, кто добивается правды. Но как бы строго он ни подходил к себе, "пятен" не находил, — сколько помнил себя, всегда старался жить честно, достойно. Прокурору казалось, что здесь Бекходжаевым и их советчикам придется туго.