А ведь куда ни глянь — тьма иных примеров. Можно поименно назвать всех, кто загубил тот или иной колхоз, совхоз, завод, фабрику, комбинат, институт, газету, отрасль, наконец, загубил землю, убивает озера и реки, сводит леса, выпускает телевизоры, от которых горят дома и гостиницы, — так им все как с гуся вода. Никого из них не постигла суровая кара, хотя, если разобраться, ущерб от всех нас, артельщиков, вместе взятых, в стране едва ли сравнится с тем уроном, что нанесли они.
Вы можете мне не верить, дело ваше, но скажу честно: истинную радость я получил не от денег, а реализуя свой талант инженера и предпринимателя, и этим я обязан теневой экономике. — Он помолчал, точно раздумывал о чем-то, и все же решился — может быть, ему надо было выговориться перед кем-то, а бывший прокурор представлялся идеальным слушателем. — Я был бы неискренен, если бы не сказал об удовлетворении еще одного, не самого достойного для человека чувства… как бы это понятнее объяснить?.. Я щедро кормлю свое чувство презрения, держа в зависимости от моих подачек многих здешних деятелей. Если Икрам любит, когда перед ним выламываются танцовщицы, выпрашивая у него купюру покрупнее, то я получаю удовольствие от "танцев" продажных руководителей, стремящихся выцыганить у меня то же самое, что и полуголые танцовщицы.
Это — моя месть за то, что не дали мне возможности состояться как инженеру в легальном, что ли, мире. Ведь в большинстве своем это как раз те люди, что заправляют кадрами и экономикой. Ни одному из них, кроме первого, конечно — тот мужик крутой, настоящий хан, — я не дал взятки или пая, не унижая. Например, мне доставляет удовольствие приглашать за мздой одновременно человека, ведающего правопорядком, контролем, и какого-нибудь крупного чиновника. Оба догадываются, за чем пришел каждый из них, но ведут такие высокопарные беседы — скажем, о предстоящем идеологическом пленуме… Бывает, у одного в это время конверт уже в кармане, а купюры как раз "попались" мелочью, вроде десяток или четвертных. И вот сидит он с оттопыренным, распухшим карманом и, не моргнув глазом, рассуждает о партийной честности, морали, нравственности.
Если когда-нибудь мне предъявят обвинение в организации теневой экономики в крае, я, пожалуй, буду настаивать, чтоб признали мое авторство в создании такого постоянно действующего "театра марионеток", моего особо любимого детища, где я был и остался полновластным и бессменным режиссером, почище Станиславского. В этом театре я видел такой моральный стриптиз, что определение "циничный" здесь звучит просто ласково. Если что и должно караться сурово, так это подобное идеологическое перерожденчество, потому что в руках таких политических хамелеонов судьба не только экономики края, но и людей…
— Да вы просто Мейерхольд экономики, — постарался попасть в тон Амирхан Даутович, но Шубарин шутки не поддержал — он был весь во власти одолевавших его мыслей; не исключено, что он выплескивал их в первый раз.
Азларханов еще раз отметил, что Японец не только не боится, но и не стесняется его — это говорило о многом, и прокурор поежился. Явно не такой был человек Артур Александрович, чтобы дать уйти каким-то сведениям о себе.
Не мог не отметить бывший прокурор, что страсть, захлестнувшая хозяина номера, несколько иначе высветила сдержанного, уравновешенного, владеющего собой Артура Александровича. Он успел увидеть жесткое, волевое лицо бескомпромиссного человека с холодным рассудком и вполне определенным взглядом на жизнь, внушающего, однако, другим, что якобы компромисс — главный принцип его действий, а сам он — неудавшийся главный инженер, всего лишь. Амирхану Даутовичу вдруг вспомнился ночной посланник Бекходжаевых: что-то в них было общее. Прокурор не хотел сейчас отвлекаться от разговора, чтобы додумать мысль, доискаться, в чем это сходство, но одно напрашивалось само собой: Шубарин был такой же, если не более страшный человек, как и тот ночной гость.
Неожиданно проявившаяся в речи хозяина номера страсть могла, пожалуй, вылиться и в еще большую откровенность; хотя Амирхан Даутович очень устал и болело сердце, но он не хотел заканчивать беседу.
— Так все же какой из талантов вы считаете важнейшим в своем деле: талант инженера или предпринимателя?
Увлекшись разговором, они забыли про кипящий самовар, что, кажется, было кстати для Артура Александровича. Извинившись, он стал вновь заваривать чай, словно выгадывал несколько минут для ответа…
— Как это ни парадоксально, но теперь, когда предприятия набрали темп и мощь, когда нет недостатка в средствах, менее всего наше благополучие зависит от инженерного таланта и предпринимательской хватки.
Азларханов удивленно приподнял бровь, на что Шубарин откровенно усмехнулся.
— Да, да, не удивляйтесь… На сегодня самый главный талант состоит в том, чтобы защитить, уберечь достигнутое, обеспечить безопасное производство, а главное — реализацию.
— От кого же? — поинтересовался бывший прокурор.
И опять хозяин номера не удержался от усмешки, но было в ней уже что-то жестокое и злое.
— Прежде всего от многих "актеров" моего уникального театра, а еще больше от тех, кому там не досталось роли, — театр-то у меня все-таки камерный и народным по составу вряд ли когда станет.
— Скорее всего никогда, — не сдержался Азларханов и тут же пожалел об этом.
Шубарин едко прищурился:
— Вы полагаете?.. Ну пусть даже так… Но вы не можете себе представить, как разбух сейчас бюрократический аппарат: я вынужден кормить всех — от пожарного инспектора до санитарного врача, хотя и не произвожу продуктов питания. А ведь им есть куда приложить свои усилия и кроме моих предприятий, ну, скажем, открыть в городе хоть одну по-настоящему приличную столовую, где можно, не боясь, пообедать, или, простите, хоть один общественный туалет, не унижающий человеческого достоинства гражданина великой страны. Впрочем, я, кажется, слишком многого хочу… В общем, помочь мне не может никто, а вот помешать, запретить — сотни людей и организаций, и за всем этим стоит одно: дай! Но если корову доить десять раз в день, даже самая породистая и двужильная может протянуть ноги, не так ли?